В.Н.Казимиров

Мир Карабаху (к анатомии урегулирования)

В «подготовишках»

При создании нашей посреднической миссии по Нагорному Карабаху – в самом первом и наиболее разрушительном вооружённом конфликте на территории бывшего СССР - министр иностранных дел России (кажется, 24 апреля 1992 г.) поручил мне руководство ею. Эта миссия создавалась для систематической работы МИД РФ в интересах мирного урегулирования в Карабахе. Изначально - для собственного посредничества России, но сразу же на неё дополнительно возложили и работу в рамках СБСЕ.

Конечно, к тому времени все мы в общих чертах представляли себе противоборство между армянами и азербайджанцами, которое переросло в вооруженный конфликт и создало прецедент для военных действий в других горячих точках Советского Союза. Нельзя преувеличивать роль этого конфликта в развале СССР, поскольку причин было больше, а некоторые из них и глубже, но невозможно и умалить её.

Однако общего знакомства с картиной конфликта ничтожно мало для работы по его урегулированию. Ещё до оформления посреднической миссии, заранее провёл 29 апреля межведомственное совещание по Нагорному Карабаху. Представился участникам встречи как будущий посредник в этом конфликте. Изложили бэкграунд посреднической роли России. Коснулись и решения СБСЕ месячной давности о созыве Минской конференции по Нагорному Карабаху. Высказались многие: от Министерств госбезопасности, внешнеэкономических связей, социальной защиты, МПС, Минтранса, Минфина, Минтруда, Госкомсотрудничества. Увы, Минобороны РФ не пожелало прислать на совещание своего представителя. Ясности совещание добавило немного – дало мне лишь самые общие контуры проблематики под углом зрения наших ведомств. Уяснил только, как много тут непростых аспектов, пронизывающих наши отношения и с Баку, и с Ереваном.

Приказ об учреждении посреднической миссии России по Нагорному Карабаху от 5 мая 1992 г. перечислил список её участников, но реально команду ещё только предстояло сколотить, ибо все, кто был включён в неё на бумаге, оставались при своих прежних функциях и не могли переключиться на Карабах целиком. Почти никаких знаний, ни живых связей, ни понимания теперь уже внешних партнеров – армян и азербайджанцев, ни чувства локтя с внутренними партнерами, особенно с Минобороны России, которое держалось как государство в государстве. Какой-то опыт посредничества был у меня при работе послом СССР в Анголе (1987-90), но явно не хватало навыков многосторонней дипломатии (почти всегда работал в плоскости двусторонних отношений, лишь немного соприкоснулся с многосторонкой, участвуя как посол в Луанде в работе Совместной комиссии по Юго-Западу Африки и в трехсторонней посреднической структуре СССР-США-Португалия по урегулированию внутри Анголы).

Предстояло срочно вникнуть в специфику ситуации и, конечно, мобилизовать свои знакомства среди армян и азербайджанцев, чтобы лучше понять происходящее. Познания мои по Закавказью и круг таких знакомств были довольно скудными. До этого побывал в регионе всего два раза, сопровождая в 1976 г. министра иностранных дел Венесуэлы Эскобара Салома при поездке в Тбилиси и в 1983 г. министра иностранных дел Кубы Исидро Мальмьерку в поездке в Ереван. Для понимания будущего конфликта почти ничего не мог я почерпнуть в этих кратких поездках (по полтора-два дня, заполненных официальными мероприятиями).

Правда, разговор с мининдел Армении Джоном Киракосяном (отец нынешнего замммининдел РА Армана Киракосяна) дал мне тогда один штришок. В неформальной вечерней беседе, когда гости уже отправились отдыхать, он посетовал на то, что в Баку по-прежнему культивируется неприязнь к армянам. На другой день в подтверждение передал мне несколько страниц из повести Джалила Мамедкулизаде «Бородатый ребёнок», опубликованной в 1983 г. стотысячным тиражом в издательстве «Гянджлик». Помню, что герои повести обсуждали между собой, почему армяне не принимают ислама. Один из них приводил такой довод: если бы они стали мусульманами, то зачем тогда аллаху было создавать ад и кого бы иначе он туда посылал? Ад и создан для армян.

Однако мои верования в интернационализм были неколебимы, и не придал я особого значения, как мне показалось, обидам Джона Киракосяна на бытовом материале. Собственное благоверное понимание дружбы народов наивно считал тогда чуть ли не всеобщим в нашей стране.

Ещё раньше не пошли мне в прок доверительные, в узком дружеском кругу, рассказы выросшего в Тбилиси Леона Оникова. Проработавший много лет консультантом Отдела агитации и пропаганды, затем Идеологического отдела ЦК КПСС глубокий аналитик Леон Аршакович одним из первых, ещё задолго до Карабаха, стал бить тревогу перед руководством по поводу неурядиц и напряжённостей в межнациональных отношениях в СССР, особенно в Средней Азии и Закавказье. Но и это воспринималось мной тогда с резервом как возможные эмоциональные перехлёсты друга-рассказчика.

Период непосредственного нарастания конфликта в Карабахе я провел в Анголе. Карабахские конвульсии повергали большинство советских людей (даже за рубежом) в недоумение и даже негодование, но советскому послу в стране, завязшей уже в десятилетиях гражданской войны и международных осложнений, вполне хватало неотложных дел и на местном материале. Неприятности по Карабаху беспокоили, но всё же были на дистанции от Луанды.

Самое близкое, но тоже лишь косвенное соприкосновение с тематикой карабахского конфликта получил как участник последнего, ХХVIII съезда КПСС (2-13 июля 1990 г.). Был избран делегатом на специально созванном в Москве форуме представителей парторганизаций за рубежом. При открытии съезда – не знаю с чьей подачи – попал в состав его мандатной комиссии.

Уже было известно о спорной проблеме по мандатам шести делегатов съезда от НКАО. Коммунисты от армян Нагорного Карабаха (не знаю, самостоятельно или по подсказке из Еревана) предприняли ловкий ход. Делегаты из НКАО должны были избираться по квоте её парторганизации на республиканском съезде в Баку. Однако карабахские армяне отказались направить туда своих представителей. Тогда республиканский съезд избрал на большой съезд в Москву по квоте НКАО трёх делегатов – одного азербайджанца, одного армянина и одного русского - кажется, генерала В.Н.Сафонова, военного коменданта Особого района Нагорного Карабаха. (Позднее, в апреле 1991 г. группа армян организовала на него покушение в Ростове-на-Дону, но по ошибке убила у его дома другого офицера).

Как только съезд в Баку завершился, руководители карабахских армян организовали в НКАО самостоятельное избрание трёх делегатов в Москву, причём по самой демократичной на тот момент схеме прямых выборов. Не помню всех трёх армян, но среди них был Олег Есаян (потом он возглавлял правительство, затем парламент претендующей на независимость НКР, а потом переехал в Ереван; с 2006 г. - посол Армении в Белоруссии).

Таким образом, на съезд КПСС вместо трёх делегатов от НКАО прибыло шесть. Естественно, мандатная комиссия должна была определиться с представительством коммунистов Нагорного Карабаха на форуме.

Буквально с первого же пленарного заседания съезда возникли краткие выступления от микрофонов в зале, что породило острую перепалку между азербайджанцами и армянами, выбило открытие форума из привычной полуторжественной колеи и мешало его нормальному ходу. В этих условиях задача мандатной комиссии (её возглавил тогдашний секретарь ЦК КПСС Юрий Алексеевич Манаенков) приняла необычайно важное, уже вовсе не организационно-техническое, а действительно политическое значение. На её заседании адвокатами сторон выступили вторые секретари ЦК компартий Армении и Азербайджана О.Н.Лобов и В.П.Поляничко, игравшие важную роль в Ереване и Баку как фактические назначенцы Москвы, хотя на местах всё оформлялось их избранием.

Любое предложение мандатной комиссии, рискнувшей вынести его на пленарное заседание, могло вновь взорвать работу съезда. Нужна была тактическая изворотливость: с одной стороны, не дать обсуждать эту проблему на пленарках на том основании, что вопрос уже рассматривается мандатной комиссией, а, с другой, не спешить с оглашением даже компромиссного решения – ведь им почти автоматически будут недовольны как те, так и другие. Трудно было избежать острой дискуссии по больному вопросу, но надо было свести её к минимуму.

Пришлось в первые же дни съезда «выпустить пар» – дать промежуточное краткое сообщение, что мандатная комиссия рассматривает правомочность мандатов делегатов от НКАО. Компромиссное решение по самой сути комиссия нашла сравнительно быстро (признать мандат трех карабахских армян, но лишь с совещательным голосом), однако надо было ловить подходящий момент для его оглашения.

Предложил Ю.А.Манаенкову сделать это в конце рабочего дня, когда вопреки регламенту съезда заседание затянется за 18 часов. Расчёт был на то, что многие делегаты, особенно прибывшие с мест, намечают вечером встречи в Москве с родными и друзьями, посещают культурные мероприятия – словом, не очень будут склонны заседать и далее ради дебатов по трём мандатам из НКАО. Юрий Алексеевич принял такой план.

В итоге так и сделали, когда вечернее заседание затянулось более чем на час и всё с нетерпением ждали его окончания. Все депутаты рады были «гонгу», ни один не рванул к микрофону, не рискнул оспаривать выводы мандатной комиссии. Всё прошло неожиданно удачно. Эпизод сам по себе не такой уж значительный, но кое-что показал мне из непримиримости и ухищрений сторон набиравшего обороты карабахского конфликта.

Другой интересный для меня эпизод на этом съезде был связан с выступлением первого секретаря ЦК компартии Азербайджана Аяза Ниязовича Муталибова. Меня искренне удивило, просто поразило то, что коммунист, лидер коммунистов республики свалил всю вину за карабахские события на Центр и соседнюю республику, не нашел никаких собственных погрешностей и ни одного слова для осуждения потрясших всю страну событий в Сумгаите. Тут же послал ему небольшую записку с выражением недоумения по этому поводу.

На следующий день получил в ответ пространное послание на семь страниц. А.Муталибов уверял меня в недостаточной информированности о конфликте вокруг Карабаха и сумгаитских событиях. Он отстаивал точку зрения насчёт исключительной виновности только Москвы и Армении. Льстило внимание видного деятеля к моей краткой записке и даже его желание просветить меня, рядового делегата, на сей счёт. Его письмо дало представление о жестких расхождениях даже в оценке прискорбных событий в Сумгаите – у меня лично она не вызывала никаких сомнений.

Но если суммировать, к весне 1992 г. мои познания по Карабаху были довольно поверхностными. Так что в начале посредничества оставалось полагаться на интуицию да жадно-жадно учиться.

Среди крупных руководителей сторон конфликта знаком я был лишь с Гейдаром Алиевым. Однако он оказался как бы на периферии событий - в Нахичевани. Но уже вернулся на политическую арену: основал там партию «Ени Азербайджан» («Новый Азербайджан») и стал председателем Верховного Совета НАР, что по должности делало его вице-спикером Милли меджлиса в Баку. Он был в оппозиции к президенту Абульфазу Эльчибею и Народному фронту, пришедшим к власти в Азербайджане 7 июня. Это, а также его отдаление от эпицентра бакинской политики создавало некоторые ограничения и неудобства для контактов с ним. С другими руководящими армянскими и азербайджанскими деятелями мне ещё только предстояло познакомиться.

Не буду касаться знаковых событий, показавших ожесточенность конфликта незадолго до моего назначения на Карабах. То, что произошло в Ходжалы и Мараге стало продолжением чёрной цепочки Сумгаит-Баку. С той лишь разницей, что последние эксцессы имели место уже не в мирной обстановке, а в ходе набиравших оборот боевых действий. Стало ясно, что накал ожесточения порождает массовые нарушения норм международного гуманитарного права, и единственный способ поправить положение - как можно скорее положить конец военным действиям. Это и предопределило концептуальный подход России к карабахскому конфликту.

Недавний распад СССР привнёс новые осложнения, превратил конфликт из чисто внутреннего и в межгосударственный, причём среди его участников впервые были две бывших союзных республики, ныне два суверенных государства.

Подключение СБСЕ к урегулированию в Карабахе не только облегчало, но в чём-то и усложняло задачи посреднической миссии России. В решениях по Карабаху в 1992 г. этот общеевропейский форум ещё одобрял усилия РФ, Казахстана, СНГ и курс на взаимодополняющие усилия. (Претензия на монополию в этом урегулировании появится у СБСЕ, лишь в 1993-94 гг., когда СБСЕ буксовало, а Россия явно набирала в нём очки).

Решение Хельсинкской дополнительной встречи Совета СБСЕ от 24 марта 1992 г. оказалось лишь контурным, да и не могло быть иным. Ведь оно было принято ещё при нарастании военных действий, до их полного разгара. Шуша и Лачин, Мардакерт, Кельбаджар и всё остальное было ещё впереди. В этом документе даже нет чётких терминов «конфликтующая сторона» или «сторона в конфликте». Но уже в первых строках идёт эвфемизм - намёк на необычность конфигурации конфликта: призыв к сдержанности адресован всем сторонам (а не обеим). Причём речь тут как раз об участниках конфликта (а не о статусе сторон на Минской конференции, намеченном намного ниже, в самом конце документа).

Кстати, надо добавить, что та же формула - все стороны, а не обе - в декабре 1994 г. использована Будапештским саммитом ОБСЕ, в котором участвовали Г.Алиев, Г.Гасанов и другие высокие представители АР. На запоздалые возражения Баку Действующий председатель ОБСЕ мининдел Венгрии Ласло Ковач 31 марта 1995 г. официально ответит подтверждением ранее принятых ОБСЕ решений о статусе сторон, «то есть об участии двух вовлечённых в конфликт государств-участников, а также третьей стороны в конфликте (Нагорного Карабаха) во всём процессе переговоров, включая Минскую конференцию».

Так участники миссии России проходили подготовительный курс к активной посреднической работе по Карабаху. К сожалению, и поныне немало журналистов, даже политологов и исследователей ходят в «подготовишках» или прикидываются ими в суждениях об этом конфликте.