В.Н.Казимиров

Мир Карабаху (к анатомии урегулирования)

 

Первые контакты с Гейдаром Алиевым

 

Как ни странно, без особой натяжки можно сказать, что моё знакомство с Гейдаром Алиевичем Алиевым в апреле 1982 г. началось на… латиноамериканской почве.

После работы послом СССР в Коста-Рике (1971-75), а потом в Венесуэле (1975-80) мне довелось с июля 1980 г. по сентябрь 1987 г. руководить Первым Латиноамериканским отделом МИД СССР, который курировал наши отношения с Мексикой, государствами Центральной Америки и Карибского бассейна.

Тогда в Министерстве было два отдела по Латинской Америке (сейчас один департамент). В шутку сотрудников обоих отделов звали тогда весьма популярным сокращением «КВН» от всемирно известной ныне игры «Клуб весёлых и находчивых».

Это прозвище, видимо, было данью темпераменту латиноамериканцев, но чётко делило «клуб» на весёлых и находчивых. Первый ЛАО нарекли «весёлым» из-за серии революционных режимов и движений в его сфере (Куба, Никарагуа, Гренада, Сальвадор), а сотрудников Второго ЛАО, где была вся Южная Америка, прозвали «находчивыми», ибо обстановка в южноамериканских странах была постабильнее и местная валюта (конечно, слабоватая) всё-таки потвёрже, чем в бурных странах ЦА и КБ. Правда, тем же сокращением КВН иногда обозначали и меня, заведующего 1ЛАО, за совпадение первых букв фамилии, имени и отчества.

Тогда с каждым десятилетием нарастали связи Верховного Совета СССР с парламентами других государств, в том числе стран Латинской Америки. В 1982 г. по плану межпарламентских обменов намечалось по приглашению Национального конгресса направить в Мексику официальную делегацию нашего парламента. Когда мне предварительно сообщили, кто её возглавит (не буду называть фамилию), возникли сомнения, соответствует ли уровень делегации важности той страны в регионе, нашим традиционным связям с ней?

Вопрос деликатный, чувствительный и для двусторонних отношений с Мексикой, и в персональном плане. Пришлось доверительно обозначить это в беседе с помощником Л.И.Брежнева по внешней политике – Андреем Михайловичем Александровым-Агентовым (в прошлом мидовцем). Тот проявил понимание и дал понять, что доложит Генеральному секретарю ЦК КПСС. (Столь актуальное для наших дней понятие о разделении властей тогда не очень занимало – было ясно, где именно решаются важные или даже сравнительно важные вопросы).

Потребность повысить уровень этой делегации Верховного Совета СССР через несколько дней сработала. Мне дали знать, что возглавит её кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Гейдар Алиевич Алиев. Укреплён был и состав делегации: к рядовым депутатам М.С.Саматовой, Х.А.Султанову и Н.Ф.Татарчуку подключили заместителя председателя Госплана СССР П.П.Анисимова и самого А.М.Александрова. Мне поручили сопровождать делегацию. Среди сопровождающих был и А.Ф.Дашдамиров.

Решение было верным. Гейдар Алиев был восходящей фигурой на кремлёвском горизонте. К тому времени он уже 13 лет (1969-82) возглавлял компартию Азербайджана, а до этого КГБ АзССР. С 1976 г. был кандидатом, а в том же 1982 г. (через несколько месяцев после визита в Мексику) стал членом Политбюро, был переведён из Баку в Москву и назначен первым заместителем Председателя Совета министров СССР.

Для меня лично немало значило то, что к его выдвижению на первую роль в Азербайджане, как и к переводу в Москву, не мог не иметь прямого отношения Юрий Владимирович Андропов - «мой посол» в самое трудное время событий 1956 года в Венгрии, где я начинал дипломатическую службу (1954-59). Ю.В.Андропов много лет возглавлял КГБ СССР (1967-82), потом вышел на вторую роль в партии, после смерти Брежнева возглавил её, а затем стал главой государства.

Те, кто знал Андропова не понаслышке, его ум, деловитость, требовательность (прежде всего, к самому себе) и бескорыстность невольно проецировали эти достоинства и на его выдвиженцев (жизнь потом не раз накажет нас за наивность, в случае с М.С.Горбачёвым - особенно жестоко).

В части Г.Алиева тогда всё вроде бы сходилось. К тому времени он обрёл репутацию непримиримого борца с коррупцией в Азербайджане. Кстати, это было первое выдвижение из кавказской республики в высший ареопаг КПСС (затем, в 1985 г. вошёл туда и Э.А.Шеварднадзе). Прежде в Политбюро ЦК КПСС попадали только лидеры крупнейших республик (России, Украины, Белоруссии, Казахстана, Узбекистана).

Визит делегации немало значил тогда для наших отношений с Мексикой. Состоялись теплые встречи с президентом Хосе Лопесом Портильо, другими высшими руководителями страны. Поездка широко освещалась и в мексиканской, и в советской прессе. Но это уже другая тема.

В ходе первого знакомства с Гейдаром Алиевичем у меня сложилось весьма благоприятное мнение о нём. Ещё в самолёте по пути в Мехико у нас установился нормальный рабочий контакт. Он не выказывал никакой сановности, был прост в общении, современен, деловит и требователен. Достойно, но не заносчиво держался и перед мексиканцами.

Своим переездом в Москву Г.Алиев невольно помог и мне. Не раз приходилось обращаться к нему за содействием в служебных делах. Тогда нередко приезжали в СССР члены руководства то Кубы, то Никарагуа, реже другие латиноамериканские деятели, которым надо было устроить беседы на высоком уровне. С кубинцами было попроще, поскольку их опекал отдел ЦК КПСС по соцстранам, а забота о сандинистских руководителях чаще ложилась на мидовцев. Иногда в этих случаях звонил я его помощнику Владимиру Ухову и просил выяснить, не сможет ли шеф принять того или иного гостя. Как правило, Гейдар Алиевич давал согласие, и мы готовили записку в Политбюро с предложением, чтобы он принял очередного гостя.

Но дело было вовсе не в относительной доступности этого варианта приёма гостей на уровне члена Политбюро. Г.Алиев намного лучше проводил беседы, чем некоторые другие члены советского руководства. Он быстро вникал в наши материалы, держал под рукой на столе, но, не заглядывая в них, свободно распоряжался ресурсами своей необыкновенно цепкой памяти и последовательно проводил нужную линию.

Многие помнят, что Леонид Ильич Брежнев не мог обходиться без текстов, отпечатанных для него «дровами» - так прозвали в МИДе большие буквы, не заглавные, а необычно крупные на специальной машинке. Это породило тогда немало анекдотичных ситуаций и ещё больше анекдотов (например: «Кто там?», читая по бумажке, вопрошал Л.И.Брежнев после стука в дверь). Чего греха таить, немногие из наших руководителей обладали тогда высочайшим искусством проведения бесед, как Алексей Николаевич Косыгин (не раз был на его беседах, весьма поучительных – не только для нас, но и для его маститых зарубежных партнёров, как, скажем, Фидель Кастро).

Что касается Г.Алиева, он находил верную тональность в отношении иностранных собеседников, не был ни нравоучителен, ни слащав. Всё это оставило самые добрые впечатления от нечастого, но приятного общения с ним в 80-е годы.

Тогда никто не ведал, что через несколько лет карабахский конфликт заставит нас часто общаться то по телефону, то лично (не считал, но уверен, что с Гейдаром Алиевичем у нас было не менее 50 встреч, причём специфика посредничества требовала, как правило, и разговора один на один).

При дальнейших встречах Г.Алиев обычно выстраивал разговор в три этапа. Беседы с ним проходили, как восхождение от простого к сложному, от общего к частному, от абстрактного к конкретному. Сначала это была беседа в присутствии журналистов, открытая, чуть ли не светская. В Баку их набиралось по 10-15, а то и больше. Первую часть, как правило, Г.Алиев активно использовал для пропагандистского вещания, да и собеседники были вынуждены отвечать взаимностью, хотя, конечно, поскромнее. Затем давали понять журналистам, что беседа для них закончена, и оставались лишь участники встречи.

Вторая часть бесед была предметней, существенней, но редко когда доверительной. Из вежливости и по тактическим соображениям Г.Алиев давал гостям высказаться первыми, а затем поражал своей реакцией на каждый вопрос, затронутый собеседниками, несмотря на то, что никаких пометок почти никогда не делал. Посложнее было иногда с «начинкой» его высказываний. Тут многое зависело от сути отстаиваемого им дела - иногда ему объективно не хватало убедительности. Он был терпим и к возражениям.

Доверительность в беседах с Г.Алиевым могла прийти лишь наедине, да и то не всегда. Это была наиболее ценная часть бесед для посредничества. Гораздо удобнее (чем публичные спектакли) для менее формального, более откровенного разговора, для прояснения позиций стороны конфликта и даже для негласных договорённостей с тем только минусом, что остается верить лишь на слово – свидетелей-то нет! Когда потом, в 1995-96 гг., партнёры по сопредседательству Минской группы ОБСЕ, ревниво воспринимавшие мои личные поездки в регион конфликта, добивались совместных поездок и переговоров, мы всё равно после общих встреч затем ещё раз встречались с Гейдаром Алиевичем - уже наедине, обычно в поздние часы того же дня, а то и за полночь. Так было нередко и в Ереване, и в Степанакерте.

Нелепо в посреднической работе отказываться от дополнительного общения с руководителем государства, тем более, бесспорно, основной стороны  конфликта в Карабахе. Это позволяло лучше ориентироваться в делах и в какой-то мере делиться потом с западными партнёрами, но, конечно, не в виде информации о новых встречах с руководителями, а якобы своих рассуждений или догадок.

Это не было нечто личностное – фактически использовались уникальные возможности России, которыми тогда не обладали ни западные державы, ни страны-председатели или сопредседатели Минской группы. Западу не очень хотелось признавать и востребовать особые шансы России на благо примирения. А без них мы и не смогли бы,  несмотря на ревность и помехи западников, вывести стороны карабахского конфликта на прекращение огня и массового кровопролития в мае 1994 г.